Дети Ржавчины - Страница 22

Затем удар, скрежет, запах гари и кислоты. Картина начинает меркнуть. Я успеваю понять, что бегу по острым серым камням, вокруг темнеют скалы, в одной из них ветер и песок проделали большую дыру, превратив ее в поставленный набок бублик, а сверху меня накрывает шестиугольная громада с изогнутыми лапами. Я кричу, закрываюсь руками, и во всем мире нет места, где я мог бы спрятаться от черной гибели...

И вдруг все кончилось. Как будто порвалась кинопленка. Я вскочил, тяжело дыша и тараща глаза в темноту.

Тут же раздался жалобный голос Леры.

— Олежек, что с тобой? Я уже вторую ночь не сплю, милый, ты то стонешь, то кричишь, то плачешь... Что с тобой?

— Что со мной? — повторил я. — Если бы я сам знал. Сколько времени?

— Третий час.

— Я ухожу.

— Боже мой! Олежек...

Мысли были холодными и тяжелыми. Разгадка рядом — я не сомневался. Что-то произошло, открылась какая-то маленькая дверочка во мне, и за ней была разгадка. Главное — поторопиться. Не думать ни о чем — и в путь. Я торжествовал как художник перед незаконченным, но уже состоявшимся полотном.

— Ты надолго уходишь? — робко спросила Лера.

— Не знаю. Наверно, да. Помоги собраться. Я делал привычные вещи — ставил чайник, доставал из шкафа одежду, рассовывал по карманам предметы повседневной экипировки, подтягивал кобуру, но мысленно был уже в дороге, уже планировал, продумывал маршрут, считал, как выиграть во времени.

— Может, не пойдешь? — тихо сказала Лера, нарезая хлеб. — Ночь ведь.

Я не ответил. Мне было не до этого. Сердце подпрыгивало от нетерпения, я даже толком не позавтракал. Наконец-то я все узнаю, наконец разберусь и успокоюсь...

— Олежек, приходи скорее! — крикнула Лера, когда я уже бежал к лифту...

БЕГСТВО

В аэропорту, несмотря на ночное время, было шумно и оживленно. Я пробился к дежурному, показал свою карточку и объяснил, что мне нужно. Тот порылся в распечатках, сделал пару звонков и сообщил, что может посадить меня на транспортный самолет, но нужно торопиться — он вот-вот взлетит. Правда, добавил дежурный, сидеть придется на ящиках. Меня это устраивало.

Я оказался один в огромном грузовом отсеке. Мы летели чуть больше часа, и все это время я изнывал от нетерпения. После приземления я едва дождался остановки винтов и помчался к стоянке такси. Пользоваться своим положением и брать машину у администрации аэропорта или милиции мне не хотелось.

Уже понемногу светало. Я смотрел через стекло машины и совершенно ничего не узнавал, однако объяснил водителю, что мне нужно за город, и даже указал направление. Я знал, что в нужный момент чутье подскажет, где остановиться. Водитель посматривал на меня несколько удивленно. Наверно, он впервые вез пассажира, который не знает, куда ему нужно.

Чутье не подвело. Едва за очередным поворотом показался двойной изгиб реки, похожий на цифру 5, я понял, что цель близка.

Я велел таксисту остановиться, бросил на сиденье несколько смятых купюр и вышел на пустынную дорогу, ограниченную с обеих сторон плотной стеной ельника. На подозрительный взгляд, которым проводил меня водитель, я не обратил ровно никакого внимания.

Машина уехала. Я простоял в тишине, может, минуту, собираясь с мыслями. Собственно, никаких мыслей и не было. Меня вело лишь какое-то смутное воспоминание, настолько хрупкое и тонкое, что оно вот-вот могло порваться и оставить меня в рассеянности и недоумении: какого черта я оказался здесь, в сотнях километров от дома, совершенно один.

Но воспоминание не отпускало, и ежеминутно моя уверенность только крепла. Я на верном пути. После сеанса у Романа Петровича я вообще решил внимательнее и серьезнее относиться ко всем сигналам сердца.

Наконец я сдвинулся с места. Решительно повернулся и шагнул в плотные еловые ветки, устроив себе душ из холодной росы. Насчет направления у меня не возникло никаких сомнений.

Мой дорогой и красивый костюм довольно быстро утратил свой торжественный вид, а галстук я вообще снял и, скомкав, сунул в карман. Вскоре начало хлюпать в ботинках, от холода застучали зубы. День еще не разгорелся, тем более здесь, среди плотно стоящих деревьев.

Скоро я наткнулся на старую, редко посещаемую дорогу. Для меня это был знак того, что идти осталось немного. Может, две-три сотни шагов.

Развалины старинной усадьбы я увидел издалека. Они громоздились посреди большой поляны, окруженные обломками кирпичной кладки, прогнившими, вросшими в землю бревнами, зарослями крапивы, а также множеством пустых бутылок, бумажек и прочего человеческого мусора.

Я остановился, жадно разглядывая потемневшие от времени стены из красного кирпича. Это и была моя цель на сегодня. Я несколько раз обошел вокруг старого, всеми позабытого жилища, коснулся пальцами холодных камней, заглянул в окна. Внутри все было, конечно, загажено. Но меня это не очень интересовало.

Вход в подвал прятался под пышным кустом бузины. Он был такой узкий, что я собрал на свой пиджак массу грязи, когда протискивался в него. Еще грязнее было внутри. Под ногами чавкало, на лицо липла паутина или хлопья пыли. Я зажег фонарик. Луч выхватил из темноты слежавшиеся кучи древнего мусора и останки большой собаки, нашедшей здесь свой последний приют.

Я прикрепил фонарик на карман пиджака, подобрал половинку кирпича и начал простукивать стены, сложенные из небольших прямоугольных камней. Один из них под моим ударом дрогнул. Тогда я достал свой складной нож, открыл лезвие-отвертку и начал расшатывать камень. Лезвие быстро сломалось. Но и камень не устоял. Со звонким шлепком он упал в грязь у моих ног. На его месте открылась черная дыра, из которой тянуло неожиданно сухим и теплым воздухом. Запах оттуда, шел незнакомый, мертвый, гнетущий.