Дети Ржавчины - Страница 41

Я впервые оказался во владениях Лучистого и вынужден был признать, что мне здесь нравилось. Никакой грязи, никаких груд хлама и перегнивших овощей не было и в помине. Все почищено, выметено, а местами даже покрашено. Дворовые работники аккуратно одеты. Лица в основном сытые и самодовольные. Мне даже стало неудобно за свою неровную щетину и ветхую одежду, пропитавшуюся запахом навоза. Но на меня поглядывали снисходительно.

Погонщик вошел в высокий сарай, попросив меня подождать. Вскоре он показался с ворохом одежды в руках.

— Снимай свое рванье и одевайся в это, — велел он. Мне достались брюки из плотной серой ткани, тонкий свитер и кожаная куртка. Крепкие сапоги из коровьей кожи оказались чуть велики, но эту беду можно поправить портянками.

Одевшись, я почувствовал себя другим человеком. Курточка, правда, немного жарковата для здешнего климата, но это сейчас, а сырой ночью ей цены не будет.

— Человек, носивший это до тебя, — проговорил Подорожник, — прожил совсем немного. Поэтому одежда почти новая.

— Как это «прожил немного»? — оторопел я. — Так это все, выходит, с мертвеца? Погонщик усмехнулся.

— А ты думал, это, — он кивнул на груду моей старой одежды, — с живого? Да разве живой человек свою одежду отдаст?

Я должен был об этом догадаться. И нечего теперь строить из себя чистюлю. Я взглянул на погонщика и по-свойски усмехнулся.

— А теперь надень это, — он бросил мне под ноги широкий ремень с пристегнутым ножом. Пожалуй, это был не нож даже, а меч или тесак — по длине он равнялся моей руке.

Я поднял оружие с земли, вытянул из ножен. Тесак был тяжелым и крепким, но эстетики в нем оказалось не больше, чем в обрезке водопроводной трубы. Складывалось впечатление, что его сработал из железной полосы второклассник-двоечник — с помощью зубила и негодного школьного напильника. В этот момент я вспомнил про свою находку — искусно обработанную полоску металла, что хранилась теперь в подвале конюшни под моим тюфяком. Почему, спрашивал я себя, бесполезная старая вещь поражает красотой и точностью отделки? А необходимый и незаменимый в этих условиях боевой клинок — предмет гордости настоящего бойца — иначе как корявым не назовешь. Почему?..

Обратно мы шли пешком. Погонщик помалкивал, ухмыляясь каким-то своим мыслям. Я заметил, что встречные поглядывают на нас осторожно. Словно боятся разозлить слишком смелым взглядом. Даже двое пьяных громогласных старост притихли, заметив нас. Видимо, погонщики имели свой, особый авторитет.

— Ты так легко согласился пойти с нами... — сказал Подорожник.

— Разве это странно — выбрать достойную жизнь?

— Или смерть, — тихо заметил погонщик. Меня его слова ничуть не смутили.

— Зачем обязательно смерть? На свете много опасных дел, но это не значит, что ими не нужно заниматься. Твоя жизнь так же опасна, как теперь и моя...

— Опасна... Знаешь, я уже не один год переезжаю от заставы к заставе. И ни один из тех, с кем я начинал, не остался в живых. Ни один...

— Я что-то не пойму, ты решил меня отговорить?

— Нет... Просто не хочу, чтобы ты в первой же заварухе обделал свои новые штаны. Почти новые... Боюсь, ты еще не понял, во что ввязался. Те люди, что были до тебя...

— Они просто не были готовы. И поэтому погибли. Я понимаю. Но ведь ты — живой.

— Да, я живой. Не знаю, почему. Все думают, я заговоренный.

— А если и я заговоренный?

— Можешь в это верить, коли нравится. Но с этого момента ты мой. Ты уже не можешь испугаться или передумать.

— Не беспокойся. Я не передумаю. Чем мы будем сегодня заниматься?

— Ничем. Отдыхай. На обед приходи ко мне, если хочешь. Мы отправимся в дорогу дня через два или, может, три. Готовься к худшему, а пока — отдыхай.

КОМАНДА

С тех пор, как на моем поясе появился нож погонщика, мир расцвел для меня новыми красками.

Я ощутил это в первый же день. Едва мы с Подорожником вошли в пределы овощного двора, к нам приблизилась женщина с кухни и сообщила, что обед уже готов. Известие меня очень порадовало, но я в первую очередь побежал на конюшню, чтобы поделиться новостями со своими приятелями.

Мясоед, услышав про мою новую профессию, испуганно распахнул глаза. Он искренне меня жалел. Но я не придавал этому большого значения. Старик же очень внимательно меня выслушал, потом сказал:

— А тебе разве хочется с нами разговаривать?

— А почему нет? — рассмеялся я.

— Ты ведь теперь погонщик, хоть и Безымянный, а мы простые конюхи. Что люди могут про тебя подумать?

— А что они могут подумать? — оторопело проговорил я. Однако потом все понял.

Старик, наверно, был прав. Вряд ли при здешних нравах мы сможем оставаться приятелями. Вряд ли мы будем равны. Я могу сколько угодно болтать с ними и хлопать по плечу, а они едва ли рискнут ответить тем же.

У меня было время до отъезда. Я подумал, что его надо потратить на благое дело. А именно — сохранить в этих людях хотя бы союзников. Жизнь учила меня не разбрасываться приятельскими отношениями, не говоря уж о дружеских.

В первый же вечер я принес в конюшню остатки ужина. Нет, это были не объедки, а целая тарелка нормальной пшенной каши со свиным салом и кусочками тушеной тыквы.

Мясоед и Друг Лошадей немного испугались. К еде они приступили только после неоднократных объяснений, что это бесплатно, от чистого сердца и ни к чему не обязывает. Они ели, но все равно поглядывали на меня настороженно.

И я понял, что веду себя глупо. Друзей не купишь за тарелку каши. Пусть события текут, как должны, решил я. Жизнь покажет, сможем ли мы сблизиться.

Кстати, это была не единственная совершенная мной глупость. На радостях я попытался оказать помощь одному больному старику, которого выбросили за ворота умирать соседи по бараку. Я понятия не имел, чем он болен, и у меня не было никаких препаратов, но осмотрел его с такой самоуверенностью, которая самого меня удивила. К счастью, больной уже мало чего соображал, и мне не удалось заронить в его душу даже каплю напрасной надежды.